Пространство
огромно, ограничено лишь звездами на черно-фиолетовом небе, изогнувшемся
гигантским куполом. Снизу, в некотором углублении, противолежит ему широкая
заснеженная котловина, круглая, как арена, окаймленная черно-зеленой зубчатой
стеной вековых елей. Солнце сползло за кромку горизонта, по-видимому, недавно –
слева подножие неба еще темно-синее. Но полная луна справа уже набрала свой
максимум мертвенного света. Звенящий звук, скорее возвращенное эхо, объемная
акустика почти необъятного пространства, утяжеляется, ритмизуется, будто
далеко-далеко, где-то там, за пределами окоема, спокойно, ровно, холодно бьется
громадное сердце. Подмораживает. Стылые крупные звезды лениво мигают, прикрывая
веки на три четверти. Равнина отблескивает мириадами льдистых кристаллов,
словно присыпанная алмазной пылью. Если ступить на твердый наст, хруст, скрип,
шорох отчетливо разнесутся по всей округе. Но ощущение, возможно, обманчиво.
Впереди, у дальнего края черно-зеленой каймы, зарождается еще неявное
мельтешение, некое колыхание теней, змеящиеся разводы. В полном безмолвии,
сопровождаемое лишь мистическим пульсом пространства, больше ритмом, чем
звуком, клубящееся и роящееся облако отделяется от мглисто-темного фона и,
постепенно приближаясь, принимается растекаться в размерах. По обеим сторонам
из него вырываются стелющимся рыскающим наметом матерые волчары,
серебристо-серые, почти светящиеся под луной, с шарящим взглядом настороженных
злобно-зеленых глаз. А в самом центре, вкруг коего и плетутся охранные кружева
сопровождения, бесшумно и величественно выдвигается в переливчато-аспидной
чешуе нечто гордо-крылатое, но перемещающееся в ползучей манере, плавными
извивами, враскачку, балансируя далеко отставленным хвостом с вздернутым
веретенообразным кончиком. Но трепещущее охвостье, вопреки ожиданиям, не
дребезжит, не шелестит и даже не мерцает при вращении, и не оно неотразимо
притягивает внимание. Вытянутая морда крылатого увенчана узким обоюдоострым
костяным наростом, который медленно наливается фиолетовым и на пике насыщенности
вспыхивает ослепительно-сиреневым в такт вселенскому пульсу. Время застывает.
Движение продолжается, однако нигде ничего не меняется, композиция достигает
завершенности. Наступает вечность.
Но не
навсегда. Изображение начинает съеживаться, сначала едва заметно, потом с
нарастающим ускорением, лавинообразно, водопадно, сбегается к фокусу,
втягивается в некрутящуюся воронку и стремительно отдаляется в глубину тоннеля.
Сливается в точку и, выбросив напоследок четыре длинных луча, исчезает.